Моя тётушка Екатерина Фроловна, в девичестве Бойцова (1923-2002 гг.) была родом из Дешовок, а жила на самом краю Козельска. У речки Ордёнки. Она была замечательной рассказчицей. Бывало, как стемнеет, сядет на стул возле печки, и ну рассказывать нам - малышне про свои внезапные встречи со всякими малообъяснимыми явлениями, да об услышанных от подруг случаях. Любимая наша тема - как видали прежде не раз в верховьях реки Ордёнки, куда будучи молодой Катя хаживала за малиной да по яблоки, самого чёрта. Обязательно в виде мужчины. С виду обыкновенный, прилично одетый, да только на ногах копыта, навроде как у козла. Мы слушали, а в те овражистые да кустистые места всё равно ходили.  Совсем не страшно было. Наверное...

Прошли годы, и многое из тех рассказов, позабылись. Никто из нас не записывал. А есть, оказывается люди, для которых собирать и фиксировать подобные "ужастики" - это работа. Сегодня мы знакомим вас с замечательным специалистом ЕЛЕНОЙ ВЛАДИМИРОВНОЙ МИНЕНОК. Собранные в конце прошлого века в соседних с козельскими местами рассказики сельчан - точь в точь "байки" моей тёти Кати.

Наши предки считали, что мир делится на две половины — свой, человеческий, и чужой, населённый мифологическими существами - водяными, лешими, домовыми.

Деды и прадеды умели ладить с ними, и заповедовали нам древние правила, дошедшие до нас в рассказах - быличках (иллюстр. взято здесь)

Е. В. Миненок (Москва) 

(Институт мировой литературы им. М. Горького РАН, Москва)

МИФОЛОГИЧЕСКИЕ РАССКАЗЫ ИЗ УСТ "ОЧЕВИДЦЕВ" 

Из всего изобилия мифологических рассказов, бытующих на терри­тории Калужско-Брянско-Смоленского пограничья, особое внимание привлекают былички, записанные от так называемых «очевидцев» сверхъ­естественных событий. Классическая отсылка к родственнику или знако­мому в подобных текстах замещается собственным свидетельством рас­сказчика. Трактовка возникновения данных историй как следствия инди­видуальной фантазии исполнителей представляется банальной и по сути не объясняет ни обязательной «традиционности» таких быличек, ни само­го феномена «свидетельства». В нашей коллекции, собранной с 1989 по 1998 годы в пограничных районах Калужской, Брянской и Смоленской областей, насчитывается свыше трех тысяч мифологических рассказов. Доля быличек, зафикси­рованных от «очевидцев», незначительна — 158 текстов. Тем не менее, уникальность проявления в них «авторского начала» и необычайно силь­ная актуализация традиционных представлений делает эти тексты за­служивающими отдельного анализа.

Как правило, они до предела насыщены разнообразными бытовыми подробностями, создающими столь необходимый для любого свиде­тельства контекст реальности. Рассказчик добивается ощущения досто­верности, «погружая» аудиторию в «материю» прошедшего времени. Факт его узнаваемости — основное доказательство подлинности пове­ствования в целом.

Вместе с тем мифологические рассказы из уст «очевидцев» уникаль­ны, ибо в них проявляются некие скрытые «порождающие» факторы са­мой традиции, поскольку личная «вовлеченность» в тот или иной сюжет раскрывает существующую взаимозависимость между мифологическим представлением (как единичным проявлением традиционного коллективного сознания) и его «открытостью» для восприятия отдельными ин­дивидуумами. Былички-«свидетельства» безошибочно указывают на на­иболее актуальные, «пульсирующие» элементы системы мифологичес­ких представлений.

Былички «очевидцев» отличаются повышенной установкой на до­стоверность — «я ручаюсь собой, что это было именно так». Соот­ветственно, для понимания причины такой установки важно объек­тивно представить состав исполнителей подобных суеверных рас­сказов. Как показывает полевая практика, «очевидцами» могут быть люди обоего пола и совершенно различного возраста.^[1] Однако ми­фологические представления такого исполнителя манифестируют­ся крайне редко единичными текстами; как правило, рассказчик бы- личек-«свидетельств» является хранителем обширного репертуара произведений несказочной прозы, состоящего из развернутых, хо­рошо детализированных текстов на разнообразные мифологичес­кие сюжеты. Безусловно, индивидуальная предрасположенность к подобным темам, иными словами — личная заинтересованность, яв­ляется одним из основных факторов воссоздания специфических текстов-«свидетельств».

Обращает на себя внимание и тот факт, что сюжеты подобных бы личек реализуются во временном пространстве детства рассказчика или перед последующим несчастьем. В некоторых текстах эти два типа повествовательной хронологии могут объединяться.

Былички с героем-ребенком актуализируют широко распростра­ненное традиционное представление о том, что мир сверхъестест­венного гораздо чаще приоткрывается детям и старикам. С одной стороны, это может объясняться меньшей временной дистанцией, отделяющей эти возрастные категории от рубежа жизнь-смерть. С другой, — видеть домовых, леших, русалок и прочих демонологиче­ских персонажей могут только люди «достойные», каковыми по тра­диции считаются дети и старики. В этом отношении показательны ситуации, когда мать, встретившись со сверхъестественным, как и полагается взрослому, пугается, тогда как дочь-ребенок (впоследст­вии — рассказчица) не испытывает никакого страха. (См. тексты 3, 4)^[2]. И дело не только в том, что ребенок не владеет всей полнотой информации о потенциальной опасности встречи с демонологичес­ким персонажем. Из-за своей непричастности к мирским грехам де­ти обладают определенной нравственной «защитой» по отношению ко всему потустороннему.

Энциклопедия суеверий. – М.: Миф, Локид, 1995: – 560 с; илл.

Составители: Э. и М.А. Рэдфорд (английские суеверия); Е. Миненок (русские суеверия, подбор илл.)

В «детских» быличках собственно мифологический мотив, как пра­вило, не детализируется — сверхъестественный момент важен сам по себе. Например, хозяин (домовой) вздыхает на печи (см. текст 4); маль­чик видит бегущих ведьм и слышит конский топот (см. текст 1); нагая русалка сидит на пне (см. текст 2) и т. д. Представление о демонологи­ческом персонаже реализуется в виде общеизвестного (для данной ло­кальной традиции) клише: домовой живет на (под) печи (-ью); ведьмы распускают волосы, как конские гривы, и ржут по-лошадиному; русал­ки голые и сидят на пнях и т. д. «Генетически» подобные былички-«сви- детельства» занимают промежуточное положение между поверьем — своего рода «чистым» мифологическим представлением — и текстом- меморатом, описывающим сверхъестественное событие, произошед­шее с неким третьим лицом.

В быличках, повествующих о происшествии, имевшем место в жиз­ни самого исполнителя, почти всегда фигурируют реальные люди — свидетели «изложенного факта». Представляет особый интерес опро­сить всех упомянутых исполнителем лиц относительного данного сю­жета. Все наши попытки реализовать подобный собирательский экспе­римент, к сожалению, не имели положительного результата — «свиде­тели» либо умерли, либо сменили место жительства.

Определенную часть мифологических рассказов составляют текс­ты, повествующие о встрече исполнителя со сверхъестественным явле­нием, когда тот находился в неком «пограничном» состоянии —- спал, бо­лел, был пьян и т. д. (см., например, текст 6). В этом случае авторская позиция находит вполне реалистичное объяснение — исполнитель в «пограничном» состоянии воспринимает объективно существующие ре­алии и позже трактует свои ощущения согласно усвоенной мифологе­ме, которая, в свою очередь, находит подтверждение в реальном факте. Например, ощущение — рассказчица задремала и почувствовала нава­лившуюся на грудь тяжесть; трактовка ощущения — это приходил хо­зяин (домовой); реальный факт — через месяц умер муж. Последова­тельность повествовательных компонентов былички: «необычное ощу­щение — его трактовка — реальное событие» — в действительности может выглядеть иначе: «реальное событие — воспоминание о необыч­ном ощущении — его трактовка».

Более сложный случай представляет собой научное объяснение сверхъестественного события, свидетелем которого оказался рассказ­чик, «не отягощенный» никаким «пограничным» состоянием. В подобных текстах невозможность применения реалистичной трактовки мифоло­гического события часто компенсируется чрезвычайно усиленным тра­гизмом самого повествования (см., например, текст 7).

Таковы, вкратце, наиболее общие замечания, которыми мы предва­ряем публикуемые тексты, которые, безусловно, заслуживают как во­влечения в научный обиход, так и внимания любителей фольклора.

Текстологические примечания:

Текст в круглых скобках является комментарием автора статьи.

Текст в квадратных скобках — восстановленный по контексту не­произнесенный, но подразумеваемый исполнителем фрагмент повест­вования.

Фрагменты текста в угловых скобках — восстановленные прерван­ные словоформы.

Район Калужской области, где в основном были собраны публикуемые здесь былички, карта из интернета

(Козельск справа на обреза фрагмента карты)

ТЕКСТЫ

(по техническим причинам сноски приведены в конце материала)

№1

Я сейчас расскажу тебе, знаешь, я был маленький. (Обращается к своей матери — Н. П. Козловой), помнишь, когда ты искала нас с Анюшей (старшей сестрой рассказчика), ну, ладно, вот с Анюшей ты искала... Ну, мы с Кирюхой от Крысанишка [сбежали], вот хуры^[3], ког­да ездили за лесом — отец, Крысанишка. Ну, вот, оны на машине, а мы с этим, с Кирюхой, ну, мы сидим вот тама-то (показывает напра­во) в конце [деревни], ну, сидим, ну, маленькие — смотрим, как бегут, оттуда, во, с Михалёва^[4]. У нас Михалёво вот там, все эти колдуньи собиралися! И оттуда — раз сюда, как вот топот лоша<диный>, ну, та­бун лошадей прёт на хрен! Ну, сколько нам было с Кирюхой, может, по десять [лет], может, на хрен. Ну, всё! Я тут это... А, страшно.. И вот, здесь вот мост, и вот как — ду-ду-ду-ду-ду! (Имитирует лошадиный топот). Проскочило! Всё! Мы двое [испугались] — ну, ясное дело (смеется), ну, маленькие, десять, десять лет. После этого смотрю — мать идёт, моя, во, она идёт (показывает на Н. П. Козлову), и его мать, во, идут, нас ищут!

№2.

Ну, и только война кончилась, и мы и шли в сорок пятом по орехи, только немец отошел, и шли по орехи. Реку перейшли — стоит... И шли, и шли дорогой. Шла с нами тетя — мы еще маленькие — и шла, и шла. Мы оглянулись в бок — сидит русалка дли^[5] пункари^[6], сидит, и во­лос черный, сама щуплявая, тонкая, сидит угнумши. А мы закричали:

—  Тетка! Тетка! Ах, тетушка! Глянь-ка, кто это?!

Она кинула севалку, кинула севалку и пошла к ей. Подошла, с се­бе одёжу скинула, на её накидала. Что она с ей поговорила? И пош­ла с нами:

—  Идите, идите, не бойтесь, нам ничёго не будет.

Всё... А эта женщина была чуточку, как скажут эта, как мы всё гово­рим, — колдунья...

[Русалок] тут много было. Русалок тут развелося, очень было много у нас, ну, их поизничтожили всех... Ну, знаешь, такие, — как один гово­рил, — пойдут в лес, что эта молодежь:

—  А! Глянь-ка, такая-то, сякая-то!

Ну, их [русалок] убивали да стреляли, изничтожали вобщем... Они ж-то сидят, они угнумши сидят. Волос, волос распустёмши, волос чер­ный. А соткель они прибыли вот к нам сюда? У нас же их не было. А с войне оны сюды к нам попришли... И голая сидела, совсем голая, толь­ко волос. Вот сидела так-то на пню, она сидела и угнумши, и мы сами видели, мы ж закричали, караул закричали!.. А испугались, глянь-ка, мо­жет, там немцы ж были в тых-то пункурях. Оны [русалки] ж, иде и нем­цы были, оны на тых-то... Оны [немцы] березки срезали, а пни остава­лись. Они [русалки] на пнях на тых-то сидели.

№3.

Девочка моя, я сама видала плохого человека и в лесу видала нечи­стого духа. Пошли мы с матерью по черники — усё есть на свете! Пош­ли по черники. Солнышко взошло: так липничек, а так — косогорье. Наберем черники крупные, хорошие, брали тогда — набирки^[7] были. Берем, берем, берем, солнце пригрело жаркое. Их! По липнику в сава­нах идут! Во всем в белом, все в саванах. Липник пригнулся к земи, ког­да мы пошли к краю. Краем етым в левой стороне <о>ны пошли. Мне мать моя и говорит:

—  Тань, пойдем, девочка!

Ох, лихо! А мне не говорит, а я сама видала, а не говорит мне.

—  Пойдем, — говорит, — а мне пить захотелося.

—  Мам, мы ж набирок не добрали.

—  Пойдем, мы лучше завтра придем.

Она-то испугалась, мать. А когда мы вышли на дорогу, на чистое по­ле, тогда она мне:

—  Тань, ты ничёго не видала?

—   Мам, я видала, что, — говорю, — по липнику, как оне пошли. Есть всякаи тама.

№4.

Вот у нас папа, когда ... вот папу убили нашего на войне в 39-ом го­ду, и мама... Рыли уже картошки в осень, а я с детями [младшими сест­рой и братом] была. Ну, я ветрела ее, она идёть уже поздно, и дверь от­крываем в хате. А у нас в хате кто-то охает! На всю хату! Вот хата тоже была... А мама боялася итить, а я... уже ж это 9-ый год мне был:

—  Маня, доча, сходи! Ктой-то у нас охает? Может быть, сосед пришел?

Сосед у нас болел дуже.

—  Может быть, сосед пришел к нам?

Я туда зашла в ту хату — охает! Я туда захожу — дальше мне кто-то охает. Я туда захожу — дальше мне... и мне... А мама стоит у коридоре. Да. И оказывается на печи охает мне:

—  А, дочь, лезь на печку, погляди, ктой-то о<хает>.

Я и на печку полезла:

—  Мама, тут никого нет, мама ни<кого>...

А все равно охает. Мама нас забрала, трое нас отставалося — маль­чик при немцах умер у нас, три годика было мальчику, брат мой. Да. Я говорю:

—  Мам, никого нету, я все обошла, никого нет.

Мама побоялася в хату идтить — да мы к соседям, там у маме двою­родная рядом так во недалеко жила, мы туда. И нам... Приходим туда, мама ее нянькой звала.

—    Нянька Олдоня, пойдем посмотри, у нас кто-то в хате. Маня по­шла. Я боюся в хату идтить. Маня пошла — никого нет, а охает.

Пришли — и никого нет у хате. Опять же мы пошли, только побы­ли там у сестренки, да, и мама пошла, бабушка там была эта, отгадчица. А мама и говорит... На маму бабушка тая:

—  Доча, — говорит, — это к плохому, это хозяин тв<ой>, ваш охает, это что-то случится с папой с моим, с Федею.

А вот даже недели не прошло — и умершая^[8] пришла. Вот я сама хо­зяина слышала. А мама посылала меня:

—  Мол, посмотри, может, кто из соседей пугает нас.

А я обошла — все нет никого нигде. А она трусила, боялась.

№5.

Ну, это было... Раньше свадьбы делали, вот, кто выходит замуж, дев­чата собиралися, полотенца вышивали, платочки для ребят дарить. Ну, и мы, в нашем доме всё собирались, у нас лампа была побольше ж, у людей-то коптелочки были, а это папа ж как начальник был. Так. Ну, у нас собирались. И вот было кино хорошее. Я говорю:

—  Девчата, я пойду в кино.

А вот Анна Васильевна — сестра моя, еще три девчонки у нас сиде­ли. Я говорю:

—  Я пойду.

Оны говорят:

—  Не, мы не пойдем, а у нас еще много работы, ты свои много сде­лала, а я, — говорит... — А ты, — говорит, — уже много [вышила], а мы еще, — говорит, — будем.

И пошла я в клуб. Кино кончилось — иду. А у нас вот только дом мы построили. И тут щеп была... Ну, и вот, кино кончилось — и бегу домой. Бегу домой, вижу — как человек коло этых щеп, коло кучи щеп. Я бли­же подхожу. Я подумала, что это соседка (смеется) щепы воруить, да и говорю:

—  Вижу, вижу, что Вы берете щепы наши.

Вот. Я ближе подхожу — большая, большая передо мною вот, высо­кая такая женщина. А я думала, что это на нашу, на мою сестру, Анну Ва­сильевну... Ну, одна девчонка, она выше всех нас была, посадила себе на плечи — вот такая большая стоит. Я еще ближе подхожу. Ну, я когда ста­ла ближе подходить, то сразу вот как в эту... собака не собака такая лох­матая превратилася и ко мне! И вот как вихрь мне под ноги! И я не до дому, а обратно до клуба. Клуб у нас вот, недалеко ж от нас. Ну, я при­бегаю. Ребяты говорят:

—  Что ты вся белая?

А я напугалася. Я говорю, на двоюродного [брата] отца говорю:

—  Провадь меня до дому!

Ну, ребяты меня провадили, я захожу... А с нами жил мамин отец, го­ворит... А девчата:

—  Что тебя, — говорят, — долго не было?

Я говорю:

—  Да вот, я думала вы пугаете, а это, — говорю, — кто-то меня, — говорю, — напугал.

А дедушка сразу и говорить:

—  А чо ты домой не пришла? Я б, — говорить, — ей! Это, — гово­рить, — ведьмуга была! Я б, — говорить, — ее палкою хорошо налупил!

И потом вот мать сказала... Тут одна старушка жила тоже, недалеко от нас, мы ей воды носили, она одна жила. Она [мать] говорить:

—  Во, вчера с Шурой было так, что вот видела она, ну, мол, то ли ведьма, то ли... — вот мать так говорить.

Она [старушка-соседка] спрашиваить у меня и сказала:

—  Ты сразу домой побежала?

Я говорю:

—  Нет, я побежала до клубу, меня, — говорю, — ребяты провадили.

Говорить:

—  Вот, если б ты домой прибежала, значит это, — говорить, — плохо тебе будет, — говорить, — если б дома, то б в доме что-то случилося. Это в клубе, — говорит, — жди что-то плохое, — говорить, — в клубе.

Вот. И правда! Ну, и потом где-то через месяц мне в клубе голову пробили, просто нечаянно, двоюродный [брат] отцу [пробил]. Раньше ж вот не такие с местами [сиденья были], а просто скамейки ставили, а ки­но кончится — убирали. Вот он как убирал, и мы стояли четыре девчон­ки нас, и мне нечаянно по голове попало. И я только у подруги увиде­ла, что на ней кровь, и говорю:

—  Саш, на тебе кровь, — говорю, — у тебе кровь.

И я упала и не слышала. Ну, и ясно. Это, уже когда меня принесли, я не помню, как меня перенесли. Я уже лежала на постели. Потом вра­ча привезли. Ну, и всё прошло.

№6.

Навье было и мне самой. Вот спала я, я как спала, а потом просну­лась, как все равно. И чую — на меня что-то ложится, легкое такое, а не знаю что. Я так-то вот руки растопырила (показывает, как развела руки в сторону), прямо вот, а сама... И вот это, знаю, что говорят, что надо спросить. Я была в положении, мне было уже под снос, ходила. А я так- то вот (показывает) руки поставила, говорю:

—  К чему, к чему? — шепчу.

А он говорит:

—  Замуж выдам не за худшего.

На мене, понимаешь? Замуж выдам не за худшего. Я! Глаза на лоб! И ушел — нету, нету. Я вот так вот до утра руки держала, лежала задубём- ши. Когда проснулась, так-то вот печку вытопила, а тут у нас женщина жила, суседка, ну, она и сродни — Дуня. Вот, Дьячихина. Да. Я ей рас­сказываю.

— Матка, так-то и так-то сегодня. Я умру нынче. Я на родах умру, на­верное.

Она говорит:

—  Чего, Мань?

А я говорю:

—  Вот так и так. На меня сегодня навалилось чтой-то такое, я не знаю что, а легко, не так тяжело.

Бывает, что тяжело. Если тяжело — то плохо, да. Она говорит:

—  Ну, как навалилось? Ты не спросила?

Я говорю:

—  То-то и дело, что спросила, — говорю. — К чему, к чему? — про­шептала я.

А он говорит:

—  Замуж выдам не за худшего.

Она тогда мне и говорит. Говорит:

—  Не горюй. Чтой-то будет тебе, но ты живая будешь.

И правда, было со мной плохо, на родах у меня... Роды были тяже­лые, и по мне пошли волчки в больнице. Еле их вылечили, три года <о>ны по мне ходили, пока на бабушку я попала. Вот как бывает, ви­дишь — замуж выдам не за худшего. Вот за плохое, если б сказал, за плохого, значит бы, всё, плохо мне было, совсем могла б я кончиться. Вот, видишь, как бывает. Бывает...

Мне вперед наваливалося, это, как на ноги прямо... Это у меня сес­тра была инвалидка, ну, она парализованная была, она ходить ходила, но не разговаривала, и вот и ручка у ей, ножка [были парализованы]. Да, и вот как мне на ноги — бряк! А по хате как загремели котлы! Ох, про­пала я! Кто ж это к нам пришел? А я вот, у мене был мальчик, сын вот больший самый, уже Толик был, я думала ён с постели ко мне йдет, на ноги мне. Я тах-то руку протягиваю — захотела взять его, к себе дерга­нуть, как хватила рукой — мягкое!.. Шерсти нет, а вот мягкое тело та­кое, как вот тесто. О, Господи-Исусе, я тогда... знаю я молитву «Живые помочи». «Живые помочи» молитву читать стала, прочитала эту молитву, всё утихло сразу, и это кудай-то делося. Во, и вот эта моя сестра, тай-то инвалидка, умёрла... Вскорости...

№7.

А мне как дочке етой... И вот, милая, как умирать... Как умирать, я ведь никогда ж и не подумала, я лежу, через три дня [как дочка уехала], лежу, а что-то ночью не могу спать, я ж одна. Лихо! Что-то мне так пло­хо! Мне-то что-то так разрывается сердце! А потом, милая — здук-здук- здук-здук — а мне в окошко! Как человек! Братцы, да хто ж это? И здо­рово! Вот вы понимаете, вот так как начал стучать (стучит в окно) — братцы, кто-то у верхнюю шибку^[9] Я подхватываюсь, я спю здеся (пока­зывает на диван), подхватываюсь — да что ж это? Я вот так-то молиться Богу — о, Господи, да что это?! А потом отвернулася я, Богу молиться темно было, как раз два часа. Обратно! В чулан ушла я в етот во где сплю, обратно так-то (стучит в окно) — глядь, птушка здоровая, черная и распростёрши по стеклу, и клювом бьеть! Глазы — я свет уключила — глазы красные, видно прямо! И мне стучит в ето, я сразу говорю: ну, всё! А говорять же: всё, если только стучит птушка — это горе большое. Вот какай-та ж это весть приносить! Или душа это прилетела ее? И тут-то ж она [дочь] ночью и умерла. [Птица] облепила прямо — крылья большие, незнамо как! Как глянула я — я молиться перед Богом! Ладно, милая, я молитву прочитала, упала на ету [кровать] да говорю:

—  Господи, помилуй жа, Господи! Сохрани ж, Господь, моих детей!

Узяла легла на ету, на койку — обратно стучить! Прямо клювом вот

так, милая! Нос большой, вот как (стучит в окошко), вот так! Здоровая, как вот сова, вы знаете, как летает ета. Ой, я говорю:

—  Господи! Кши-кши на нее!

Облепила все стекло — и как она держалася — вот большое прямо верхнее. Я говорю:

—  Ну, все! Какое-то горе!

Назавтря встала, а мне надо в клуб идить. А я еще в клубе работаю. Ох, иду в клуб, а у мене что-то сердце чувствует, бьется мое все сердце. Смотрю — говорят:

—  Люся умёрла, умёрла!

Все троицкие позаплакали, знают же, какая дочка была. Ой, я не могу, я прямо мертвая лежала! Милая, не могу! Как рассказала я так-то, как ета птушка! Вот ета птушка мне весть принесла!

№8.

Вот сейчас бы я жила на широкую ногу! Во, дура, не взяла. И коро­ву б не держала, и молочко б ела!

Носила я почту. И там одна жила бабка, такая добрая бабка! У ней [у ее квартиросъемщицы Вали] была контора, вот не контора, забыла, ну, вот, магазины к ей... вот я отчеты носила к ней туды, к той-то, к Ва­ле. Ну, а бабка была добрая, а с войны ж было плохо, и, считай, ничего ж не было, в лаптях ходила. А у той-то бабки были сарафаны! Как, бы­вало, приду — а у ней сарафаны! А детей не было, а я целила, чтоб она мне — но она добрая, она меня жалела — чтоб она мне сарафан бы да­ла. Она мне не давала. Я, бывало, приду — так-то во и на речку схожу, и хату ей помыю, думаю... А показывала, что тый-то сарафаны. Хоп — она заболела! Заболела, я прихожу. Валя и говорит:

—  Моя бабка заболела.

Ну, я прихожу — болеет, сильно болеет. День хожу, другой, каждый день ходила, всё ходила. Так-то, бывало, приду — она меня покормит, жрать же охота, ну... Покормит, ну, добрая была бабка. Хоп, она и говорит:

—  Манюш, наверно, я умру. Возьми-ка там-то вон...

А у ней была деревянная хата. На полочке так-то во, перед дверкою большая полка была, лежала.

—- На полочке, возьми там-то везлячок^[10].

А тряпка, ну, тряпка, в тряпке — гвоздик. Да, я думала она мне по­ложит что-нибудь гожее, а она — той-то гвоздик, ну... Я той-то, во, по­глядела, говорю:

—  Валь, да это какой-то гвоздик.

Я говорю:

—  А что с им делать?

Она [бабка] говорит:

—  Увоткни в эту, в притолоку — тресканая притолочка — воткни гвоздик.

Я гвоздик увоткнула — как полилося молоко! А стоял чугун боль­шой с помоями, и в той-то чугун, в чугун налилося молоко. Мы приня­ли^[11] , стали в ведра — идет молоко!

Мы с Валей глядим — молоко идет, во! Вот тож ведь делала, ну... Я тогда говорю:

—  Баб, а что теперь делать? Она говорит:

—  Вытащи и, — говорит, — возьми себе.

Думаю: отец же мой знает^[12]. Нет, думаю, не буду, на чёрта мне этот гвоздь? Дала б ты мне сарафан бы шерстяной, а то гвоздь мне дала. Я пришла домой, отцу рассказала. Говорю:

—  Тять, так-то и так-то. Бабка мне гвоздик давала — а молоко идет! А он говорит:

—  Не смей! (Стучит пальцем по столу). Оно тебе не надо!

И тут-то назавтра меня на работу, это, за почтой не послал, малого послал, меня не пустил второй день.

Бабку эту схоронили. Схоронили, я приезжаю, говорю:

—  Валь, схоронили бабку?

—  Схоронили.

—  Что ж она мне ничего не отказала? Она говорит:

—  Нет.

Я говорю:

—  А где ж этот гвоздик?

И мы с Валей поискали, поискали и не нашли. Вот комуй-то она пе­редала. И вот она передала — и она умёрла. Если б вот я отказалася, она не умёрла.

Паспортные данные к текстам

Все приведенные тексты расшифрованы

с аудионосителей. Расшифровки и звуковые оригиналы хра­нятся в Фольклорном архиве отдела фольклора Ин­ститута мировой литературы им. А.М. Горького.

№1. Калужская обл., Людиновский р-н, д. Черный Поток. Запись 1992

года от Анатолия Козлова, 1951 г. р., места. Т. XII. № 146. С. 120.

№2. Калужская обл., Людиновский р-н, д. Манино. Запись 1989 года от Екатерины Наумовны Богачевой, 1926 г. р., места. Т. I. № 73. С. 106.

№3. Калужская обл., Людиновский р-н, д. Войлово. Запись 1990 года от Татьяны Андреевны Гудковой, 1911 г. р., места. Т. VIII. № 48. С. 35-36.

№4. Смоленская обл., Рославльский р-н, д. Крапивна. Запись 1998 года от Марии Федоровны Масловой, 1930 г. р., места. Т. XVIII. № 136. С. 116.

№5. Брянская обл.,     Рогнединский р-н, с. Снопот. Запись 1996 года от Александры Васильевны Макаровой, 1924 г. р., места. Т. XIII. № 126. С. 98.

№б. Калужская обл., Людиновский р-н, д. Усохи. Запись 1989 года от Ма­рии Александровны Малаховой, 1930 г. р., места. Т. III. №№ 73,75. С. 71-72.

№ 7. Калужская обл., Куйбышевский р-н, с. Троицкое. Запись 1996 года от Екатерины Яковлевны Балабановой, 1922 г. р., места. Т. XII. №134. С. 129.

№8. Калужская обл., Людиновский р-н, д. Манино. Запись 1989 года от Марии Федоровны Махровой, 1924 г. р., уроженка д. Усохи. Т. II. №3. С.5-7.

Печатается по разрешению редактора-составителя сборника: Этнографические очерки. Серия Живая культура Российской провинции.

"Калужский край. Козельский район".

Москва, 1999 г. с. 174-187