Среди них были достойные и приятные люди, с которыми отец сохранял дружеские отношения. Так, моей крёстной стала княгиня Вяземская, ее звали Патти (от Прасковья). Она была замужем за управляющим одним из имений, семья уцелела, позднее перебралась в Москву. Здесь в начале 30-х годов мама отыскала мою крестную, которой захотелось познакомиться со своей крестницей. Она запомнилась мне скромной внешностью и каким-то особым достоинством общения, манер, жестов, стройностью осанки. Порода и воспитание сказывались, что я по детски , но ощутила. Она не жаловалась на жизнь, хотя работала санитаркой в зубоврачебном кабинете. Не знаю, какова судьба ее семьи после войны.

С семейством калужских дворян Кисель-Загорянских мы были крепко по-дружески связаны и в Калуге, и в Москве. Александр Александрович Кисель-Загорянский принадлежал к старинному роду, был очень красив: рост «сажень в плечах", прекрасные русые волосы, синие глаза. Он работал вместе с папой, его жена Ольга Георгиевна была подругой мамы и до конца жизни оставалась преданным другом всей нашей семьи, моих детей. Помню, что Александр Александрович не утратил своей страстной любви к породистым охотничьим собакам и "сладостную лень" предпочитал работе. А страстью Ольги Георгиевны оставались концерты в Большом зале консерватории и шоколадные конфеты. Она нигде не работала, ей помогали сестры, друзья и всем ока была нужна. Памятью о них остается купленная у Загорянских картина художника О.И. Тимашевского 50-х годов XIX века, ученика Карла Брюллова, на которой изображена молодая итальянка с гроздью винограда. Эта же модель, в том же национальном костюме повторена художником в картине Третьяковском галереи "Итальянка у колодца". Подмосковная Загорянка связана с этой дворянской семьёй, о чём свидетельствует небольшой некрополь на местном кладбище с уцелевшими достойными внушительными памятниками.

Из козельских друзей папы могу назвать М.М. Соголовича. Юрист по образованию, он занимал видное место в коллегии адвокатов и покорял своим обаянием широко образованного, темпераментного человека. С ним приходилось часто встречаться в доме папы в Кунцеве, где он жил после развода с мамой. Тогда он и продал козельский дом.

Крушение нашей семьи было большой трагедией для моего отца, принуждённого оставить двух горячо любимых детей с женой. Это произошло в 1929 году, уже в Москве. А в 1933 году трагически погиб мок брат, на год моложе меня. К этому времени дедушка и бабушка уже умерли. Па должен был налаживать новую жизнь. Он построил дом в Кунцеве и расстался с Козельском. Но тетки мои навещали родной город, своих друзей и знакомых, близких соседей. Новая жена отца тоже была из Козельска и сохраняла связь с родственниками. На слуху были рассказы о знакомых земляках, воспоминания о прошлом. И есть в нашем доме несколько предметов "родом" из Козельска. Правда, о некоторых можно сказать, что они уже были.

Но о них надо упомянуть, т.к. это изделия рук монашек Шамординского монастыря. Хорошо помню стеганые одеяла - детское и большое. Видимо это ремесло было развито в монастыре. Стежка была качественной и красивой - не простые квадраты или ромбы, а растительный узор, подчеркнутый декоративными швами. Очевидно, использовались рисунки из журналов, т.к. этот вид рукоделия был ранее весьма распространен. Есть упоминание о том, что в монастыре делали ковры, но какие именно не известно. У нас долго жил небольшое прикроватный коврик, о котором говорилось, что это монастырская работа. Он был близок к типичным цветочным коврам с крупными красными розами среди зеленых листьев с добавлением более мелких белых и голубых цветов. Характерный чёрный фон, чистая шерсть, ручное тканье на станке способом гладкого "гобеленового переплетения. Это можно назвать вариантом типичного курского ковра, стиль которого сформировался в известном промысле Курской губернии. Наш коврик не обладал прочностью и плотностью тканья и шерсть, может быть, была обработана не по всем правилам. Поэтому он и не стал "долгожителем'", но остался свидетельством творческого направления в одном из ремесел Шамординского монастыря.

Сохранилось еще одно свидетельство деятельности стекольного завода князя Оболенского - стеклянная вазочка для цветов. Ее можно отнес искусству скромного провинциального модерна начала века. В этот период и был основан завод для производства аптекарской и парфюмерной посуды. Известно также, что князь пригласил для проектирования изделий ученицу Строгановского училища. Весьма возможно, что наша вазочка результатом творческого опыта художницы и пробным образцом для завода. Этот предмет живет в нашем доме со времени козельского периода. Точных аналогий среди изделий стекольной промышленности мне не встречалось. Небольшая высота, всего 22 см., светло-зеленый, теплого оттенка цвет стекла, несколько наивная роспись с позолотой и рельефным yзором, делают вещь достаточно скромной. Ho форма выдаёт её причастность к модному направлению в искусстве - модерну. Квадратная в основании ваза "повернута", слегка «перекручена» - прием широко используемый в то время, когда художник или мастер не скрывает процесса "делания» вещи из ещё не застывшего стекла, добиваясь нужного эффекта.

 В козельский период моими родителями была приобретена мебель того же времени - гостиная светлого дерева, образец милого провинциального модерна. Помню кресла, стулья, козетки, небольшой диван, столик, этажерку для цветов, зеркало. Все предметы не крупные, строгих геометричных форм. Направление "строгого модерна". Светло-серая шелковая обивка тоже была характерна для времени. Эта непрактичная мебель не могла долго использоваться при всех переустройствах в тесных московских квартирах. Уцелело только трюмо - самый большой и нужный предмет из всего гарнитура. Две небольшие прямоугольные вставки с резным орнаментом украшают завершение и подзеркальник. Если бы это зеркало было говорящим, оно бы рассказало бы о людях трёх поколений, чьи истоки связаны с родной землей, память о которой живёт в их сердцах.

С Козельском нашу семью связывают и родственные отношения с семьёй Рябовых. Старшая сестра моей мамы была замужем за Алексеем Алексеевичем Рябовым, который в начале 20-х годов был начальником железнодорожной станции Козельска. Приехав погостить к сестре, мама познакомилась с моим будущим отцом. Алексей Алексеевич был моим крестным. Обе семьи были очень дружны. Помню квартиру Рябовых в пристанционном доме, высокие березы с большими птичьими гнездами. В середине Зо-х годов мой крестный был переведен на другую железную дорогу, на Украину. Умер он незадолго до начала Отечественной войны. Христиновку, где они жили, заняли немцы. Моей тёте с двумя детьми удалось перебраться в Одессу, где они и обосновались. Правда, старший сын в эти годы учился в военной академии, еще не закончив ее, был все годы на войне, после которой занимал большие посты и ушел в отставку в чине генерал-лейтенанта. Судьба младшей дочери, моей двоюродной сестры связана с Одесским университетом, который она закончила, затем много лет преподавала, защитив диссертацию.

В сборнике Института Наследия «Калужский край. Козельский район», 1999 года содержатся две статьи С. Рябова, прекрасный пример научного краеведения. Судя по всему автор – уроженец Козельска, хотя живёт и работает в Москве. Вероятно, и сегодня в Козельске живут люди с этой фамилией, и может быть среди них хотя бы отдалённые родственники моему крёстному, и значит его дочери Л.А. Рябовой, моей двоюродной сестре.

Т.М. Разина, февраль 2000 г. Настоящие воспомининия о Козельске Т.М. Разина написала по просьбе Н.М. Ведерниковой специально для сборника, который та готовила в начале XX в.