Навстречу Дню памяти и скорби.

22 июня 2021 г. исполняется 80 лет со дня начала

Великой Отечественной войны 1941 – 1945 гг.

Константин Пахалюк, кандидат политических наук,

заместитель директора департамента науки и образования

Российского военно-исторического общества (РВИА)

Мемориал "Памяти героев Козельска" в городе Воинской Славы Козельске Козельске Калужской области

«УМЕНИЕ СКОРБЕТЬ» 

22 ИЮНЯ И ЦЕННОСТНЫЙ ЯЗЫК РОССИЙСКОЙ ПОЛИТИКИ

В  последнее десятилетие официальные учреждения и общественность всё больше внимания уделяют вопросам исторической памяти, что неудивительно: это не просто общий тренд для всех стран европейского и – шире – западного мира [1] ,но и поиск некоего ценностного языка для российской политики.

Политика памяти в России проходит под зна­менем выдвинутого в 2005 году тезиса В.В. Путина о «единой тысячелетней истории», но центральное место в ней занимает тема Великой Отечественной войны. Ей придают значимость «мифа основания» российской нации [2], а сами практики коммеморации настолько разрослись, что теперь некоторые исследователи концептуализируют их роль в качестве «гражданского культа» [3].

Не претендуя на всеохватность анализа темы, постараюсь проследить историю становления и развития трактовки памятной даты 22 июня – Дня памяти и скорби, обратив внимание на основные аспекты её смыслового наполнения.

Буквально за десятилетие был пройден путь от отдельных заявлений и действий до создания специальных институтов политики памяти, выра­ботки единых стандартов среднего исторического образования, расширения коллективных практик поминовения (тот же «Бессмертный полк») и при­нятия соответствующих «исторических законов», включая определённые упоминания в новой ре­дакции Конституции. Конечным итогом становится некое действие (словом, жестом или созданием памятника), направленное на определение обще­значимого коллективного прошлого, а значит, и на поиск ответа на вопрос: что на деле объединяет всех жителей России, превращает их из формаль­ных обладателей российских паспортов в граждан единой политической нации?

«ТОЧКА СБОРКИ»

Ещё в советские времена сложились различные практики коммеморации 22 июня – встречи ветеранов, возложение цветов к мемориалам; в «круглые даты» они приобретали более официальный характер. Но только в 1996 году этот день закре­пили в качестве официальной памятной даты, что связано с символической политикой Б.Н. Ельцина. Наряду с акцентированием роли народа, а не пар­тии в Победе, переносом праздничных торжеств в 1995 году на Поклонную гору появление Дня па­мяти и скорби (такое наименование даты опреде­лил указ Президента России от 8 июня 1996 года) было попыткой перейти к новым способам осмыс­ления событий 55-летней давности. В преамбуле отмечалось: «Этот день напоминает нам обо всех по­гибших, замученных в фашистской неволе, умер­ших в тылу от голода и лишений. Мы скорбим по всем, кто ценой своей жизни выполнил святой долг по защите Родины» [4].

Стела Города Воинской Славы, города Козельска Калужкой области. Почётное наименование городу присвоено в 2009 году

Можно было ожидать, что новая дата станет «точкой сборки» в процессе возвращения всей полноты памяти о непарадной и неполитической стороне войны, в том числе свя­занной с судьбами военнопленных, жертв оккупации, а также – что не менее важно! — памяти о тех, кто терпел лишения в тылу.

Политическим контекстом установления новой даты стали президентские выборы, принявшие форму противостояния сторонников и противников реформ. (16 июня прошёл первый тур, после которого Б.Н. Ельцин и Г.А. Зюганов вышли во второй, назначенный на 3 июля.)

Память о трагедии войны, об упущениях коммунистических и советских ру­ководителей превратилась в моральный аргумент сторонников действующего Президента против его оппонентов. Перспектива прихода их к власти рассматривалась как прямая угроза реставрации советских порядков. Ввод новой памятной даты становился очередным символическим действием в политической борьбе во имя демократического будущего. В поддерживавших Б.Н. Ельцина «Известиях» вышла статья, в которой активно критиковались восторженные оценки И.В. Сталина, высказанные Г.А. Зюгановым. Напоминание о политических репрессиях содержало информацию и об отправке бывших военнопленных в ГУЛАГ (причём построение фразы приводило к мысли, будто все военнопленные, «до 4 млн. человек», оказались там – что, естественно, абсурдно) [5].

В дальнейшем администрация Ельцина так и не занялась продумыванием идейно-символического наполнения этой даты, а последовавшие инициативы, получившие отголосок на федеральном уровне, не отличались масштабом. Например, 22 июня 1997 года на Кузнецком мосту состоялся пикет Московского антифашистского центра против без­деятельности прокуратуры в отношении экстремистских организаций [6]. Также в июне Московская городская Дума внесла в Государственную Думу законопроект о поправках в Уголовный кодекс, криминализирующих «оправдание преступлений национал-социалистического, фашистского и иных режимов, совершавших акты геноцида и другие действия, признаваемые преступными международным уголовным правом». Предложение вызвало резкий протест ЛДПР и КПРФ, и было отклонено. Депутат от ЛДПР В.Г. Вишняков назвал законопроект безграмотным, а председатель Комитета по законодательству А.И. Лукьянов заявил, что сферу идеологии нельзя регулировать законодательно [7].

Начавшийся с 1997 года поиск содержательного и символического наполнения памятного дня столкнулся со сложностями. Выбор 22 июня в качестве ключевой даты скорби только на первый взгляд кажется очевидным. Проблема заключается в близости ко Дню Победы 9 Мая, который притягивает к себе основные коммеморативные усилия и соответствующие проекты. Конец июня – период отпусков, что объективно снижает общественный и медийный интерес к истории. К тому же далеко не все хотят вдаваться в столь эмоционально сложную тему, как ужасы войны. Не менее проблематичной оказалась и выбранная историческая привязка. В центр внимания неизбежно попадала дискуссия о причинах войны, готовности к ней СССР и степени ответственности советского руководства за колоссальные поражения первых месяцев войны. Изначальная интенция обратиться к памяти обо всех претерпевших была ограничена опытом первых недель войны и фактически подавлена более звучным разговором (безусловно, важным!) о «большой политике» и коммунистической идеологии. Фактически 22 июня стало точкой притяжения полемики, в которой участники не столько интересовались историей, сколько решали вопрос о применимости советского опыта в современной России.

В публицистике это проявилось уже в 1996 году. Так, «Литературная газета» опубликовала отрывки из повести писателя-фронтовика А. Анфиногенова, посвящённые предвоенным репрессиям в армии и попыткам верховного руководства переложить вину в конце июня 1941 года на невиновных [8]. Параллельно коммунистическая партийная печать стремилась отстоять советскую версию, обвинив оппонентов в фальсификации и очернительстве истории. Непосредственно 22 июня вышло интервью с докторами философских наук А. Серцовой и Г. Карповым, последовательно разоблачавшими утверждения публициста В. Суворова о якобы агрессивных планах Сталина. На вопрос о только что утверждённой памятной дате А.С. Серцова ответила, что назвала бы её Днём памяти жертв фашизма и отпора агрессии или же Днём скорби и гнева, ибо «день этот поднял в народе небывалую силу, стал источником невиданной в истории социальной энергии, перед которой, в конечном счёте, не устояла самая страшная сила того времени – фашизм» [9]. Такой подход не был уникальным: трагическую сторону войны автор изложил в рамках, если пользоваться терминологией социолога Дж. Александера, прогрессивного нарратива. Его смысл заключается в том, что разговор о преступлениях завершается указанием на способы преодоления злоключений и чествованием победителя.

За рубежом в первые десятилетия после войны такой подход доминировал в отношении к нацистским преступлениям, к Холокосту в частности, однако с 1970-х годов он начал меняться. Уже в 1990-е годы, когда на фоне активизации европейской интеграции началось широкомасштабное увековечение памяти Холокоста (предложенного в качестве центрального места общеевропейской памяти), получил распространение иной способ построения рассказа — трагический нарратив. Определение «трагический» отсылает не к преступлениям или ужасам, а к литературному жанру, родившемуся в Древней Греции: возвращение к тяжёлым страницам прошлого необходимо не для того, чтобы рассказать об избавителях, а чтобы пережить их вновь, осмыслить причины слома («что же пошло не так») и задуматься о том, чтобы не повторить их в настоящем. Процесс катарсиса (нравственного очищения) в Европе был представлен в виде практик этики ответственности за причастность к нацистским преступлениям или прямое соучастие в них.

«ТРАГИЧЕСКИЙ НАРРАТИВ»

В России европейские дискуссии были известны лишь ограниченному кругу учёных, и поиск «языка» в публичном разговоре о трагической стороне войны шёл своим путем. С одной стороны, по привычке доминировал прогрессивный нарратив (к примеру, в партийной печати КПРФ). Намного сложнее было найти альтернативу. Как правило, слово предоставлялось живым участникам событий, что не отменяло проработки и редактуры их текстов. Так, в 1998 году в преддверии памятной даты «Известия» опубликовали подборку писем ветеранов, отражающих «обратную сторону» войны и свидетельствующих о противоречивости оценок первых месяцев войны. Например, В. Иванов, дважды побывавший в плену, вспоминал об уничижительном отношении к пленным: «7 августа я бежал. Таким образом, в плену был четыре дня, а оскорблений и унижений, которые потом претер­пел, хватило бы и на две жизни. В особых отделах нас, окруженцев, всегда спрашивали: «Почему вы не застрелились?» [10]. Риторический вопрос звучал как прямое обвинение в адрес советской власти.

Поиск формы разговора о трагической стороне войны сопровождался столь сильным стремлением обличить коммунизм, отделив «подлое» госу­дарство от «героического» народа, что зачастую тонул в дешёвой риторике. Сложнее обстояло дело с определением коммеморативных практик, под­ходящих для этой даты. С 1997 года к ней начали приурочивать всевозможные мероприятия вне зависимости от того, насколько они были связаны с проработкой темы скорби. Некоторые (перезахоронение поднятых поисковиками останков солдат, возложение цветов, открытие в 1997 году монумента Зураба Церетели «Трагедия народов» на Поклонной горе) предстают вполне адекватными, другие (установка в 1999 году в Архангельске, у въезда в аэропорт, самолёта МиГ-31 в память о героизме полярных летчиков) – нет.

В 2000-е и в начале 2010-х годов отношение к памятной дате претерпело изменения, что связано и с переменами в государственной символической политике с приходом к власти В.В. Путина, и с развитием исторической науки, благодаря чему однобокие политизированные оценки стали постепенно вытесняться. 22 июня по-прежнему оставалось в тени 9 Мая, но формы коммеморации приняли регулярный и стабильный характер. Прежде всего, с 2000 года стало постоянным участие Президента России в возложении цветов к Могиле Неизвестного Солдата у Кремля. Правда, ни В.В. Путин, ни Д.А. Медведев, как правило, не произносили в этот день специальных речей. Единственным исключением стал 2001 год, 60-летие начала Великой Отечественной войны, когда молодой Президент выступил с официальным обращением, построенным в русле «трагического нарратива». Начав с разговора о 22 июня как о проверке на прочность национального духа, Президент обратился к теме коллективной травмы, которую нанесла война (исковерканные судьбы, выбитое поколение, массовый фронтовой опыт). Без всего этого, по мнению В.В. Путина, «не осознать, откуда у наших блокадников привычка собирать черствый хлеб. Откуда у нашего народа такая ненависть к войне». При этом он подчеркнул: «Накануне войны никто из тех, кто определял судьбы мира, не смог вовремя оценить угрозу. За эту политическую близорукость, за неспособность переступить через личные амбиции в конечном итоге расплатились миллионы» [11]. Подобная риторика соответствовала доминирующему на уровне федеральной прессы подходу к этой дате, однако отсутствие её дальнейшего развития свидетельствует о развороте в сторону поиска более позитивных объединяющих исторических сюжетов.

Впрочем, актуальность поиска общественного языка в разговоре о трагических сторонах войны коррелировала с настроениями в социуме. По данным ВЦИОМа, в 2003 году 3/4 россиян говорили о Великой Отечественной войне как о трагической, а не героической эпохе. (Подчеркнём: конфликт между резунистами и их противниками вряд ли можно считать структурирующим именно для общества: 84% считали виновниками войны Германию и лишь 3% – СССР, США или Великобританию [12].)

«ЛОВУШКИ ПАМЯТИ»?

Анализ региональной прессы свидетельствует, что с начала 2000-х годов в регионах происходило расширение коммеморативных практик, приуроченных к 22 июня. Все более регулярными стали памятные церемонии, встречи с ветеранами и торжественные линейки в школьных учреждениях. Представители региональных и муниципальных властей публиковали специальные обращения, отчитывались о мероприятиях по социальному обеспечению ветеранов; открывались мемориальные доски или памятники. Публикация воспоминаний ветеранов и очевидцев первых дней войны по-прежнему была распространённой практикой в СМИ. В ряде случаев к дате могли приурочить награждение ветеранов Великой Отечественной или военнослужащих, отличившихся в других вооружённых конфликтах.

Памятная дата могла стать поводом для озвучивания различных проблем: ошибки на памятных досках или в наименовании улиц; поверхностность патриотического воспитания; осквернение захоронений и мемориалов в России и за рубежом; проблемы поискового движения (в 2003 году «Известия» сообщали, что полмиллиона погибших солдат так и не погребены [13]) и социального обеспечения ветеранов; требования расширить льготы для тружеников тыла и детей войны. Стала подниматься и тема увековечения памяти жертв Холокоста. Так 22 июня превратилось в точку притяжения дискуссий о «непарадной» стороне войны, о проблемах памяти. Эта дата объективно больше подходила для подобных тем, чем ориентированный на праздничное настроение День Победы. Однако полноценного разговора обо всех (!) жертвах войны так и не произошло.

Избрание В.В. Путина на третий президентский срок в 2012 году справедливо, на наш взгляд, связывалось социологом Л. Бызовым с началом «консервативного поворота» в российской политике, проявившегося во всё большей политизации вопросов культуры при деполитизации социально­экономической повестки [14]. Это сопровождалось и усилением государственной исторической политики, ориентированной на консолидацию российской нации на основе позитивно звучащих примеров из прошлого. Изменилось и отношение ко Дню памяти и скорби: его коммеморативная значимость стала возрастать, а трагические коннотации – оттесняться.

К этой дате стали приурочивать всё больше значимых мероприятий, входящих в повестку крупнейших политических фигур. В 2013 году состоялось открытие Федерального военного мемориального кладбища под Мытищами, был перезахоронен прах Неизвестного Солдата [15].

В 2014 г. Председатель Государственной Думы С.Е. Нарышкин принял участие в открытии Российского центра науки и культуры в Бресте, а затем – в торжественных мероприятиях в Белоруссии. В 2015 году В.В. Путин вручал почётные грамоты представителям городов, удостоившихся звания «Город воинской славы»; в 2016 году выступал с тематической речью на закрытии весенней сессии Государственной Думы; в 2020 году посетил Главный храм Вооружённых Сил Российской Федерации (Патриарший собор во имя Воскресения Христова).

Активное включение этой даты в официальную политику памяти сопровождалось изгнанием трагического нарратива во имя героической рито­рики. В 2015 году Президент так обозначил значение памятной даты: «Советский народ прошёл через тяжелейшие испытания и ценой огромных жертв и лишений отстоял свободу родной земли, одержал безоговорочную победу, одолел сильного врага благодаря своему единству и беспрецедент­ной любви к Отечеству» [16]. На следующий год речь в Государственной Думе стала развитием этого тезиса, причём В.В. Путин подчеркнул: войну можно было предотвратить, если бы международное сообщество не проводило политику сдерживания СССР. Тем самым история была использована в актуальном контексте – неготовности международного сообщества вести с Россией диалог в борьбе с международным терроризмом [17].

В 2020 году во время посещения Главного храма Вооружённых Сил Российской Федерации риторика первого лица также носила героический характер. Президент призвал «с глубоким почтением вспомнить о героях прошлого, почтить бессмертный подвиг нашего народа и ратную доблесть всех защитников Отечества от Древней Руси до наших дней, склонить головы в память о тех, кто отдал жизнь за свободу родной земли» [18].

О смене официальной риторики свидетельствует резкое изменение тона статей, приуроченных ко Дню памяти и скорби, в «Российской газете». Так, в 2000-е годы доминировала тема трагедии. Характерно звучит интервью со Светланой Алексиевич, обратившей внимание на амбивалентность и травматичность опыта войны: «С одной стороны, военный опыт даёт возможность оставаться нам людьми и не забывать о том, что мы за люди. С другой стороны, эта память в каком-то смысле ловушка для нас... С одной стороны, это страдание возвышает нас, а с другой – мы никак не можем выскочить из капканов наших военных побед. Нужны университеты счастья, а не несчастья, нужен талант просто жить. Достойно» [19]. В 2010-е годы подход к тематическим материалам изменился в пользу обилия материалов-отчётов об официальных мероприятиях. Примечательно меняется тональность одного из постоянных колумнистов Л. Радзиховского: в 2009 году он обличал Сталина как «менеджера разгрома» [20], а в 2015 году, именуя его Вождём, активно защищал от обвинений в подготовке собственной агрессии [21].

Исторические материалы 2014-2015 годов, посвящённые действиям Сталина в первые недели войны, ГКО и коллаборационизму, отличались взвешенностью и научной фундированностью (поскольку представляли собой интервью с историками-архивистами), убедительно разоблачая ряд исторических мифов. Однако разговор о частных трагедиях оказался подменён обсуждением «большой политики» [22]. Неудивительно, что в 2018 году журналист, традиционно освещающий историческую тематику, в материале о визите С.К. Шойгу в Севастополь представила 22 июня как «День памяти и скорби героев Отечества» [23].

* * *

Итак, в коммеморации 22 июня в качестве Дня памяти и скорби на официальном уровне произошёл отказ от трагического нарратива в пользу прогрессивного, с неизменным акцентированием героизма. Сама дата превратилась в некое подобие «Дня Победы с трагическим уклоном», а наметившийся к концу 2000-х годов общественный разговор о трагедии войны так и не состоялся, превратившись в удел оппозиционной прессы. И если «Радио Свобода» даёт трибуну преимущественно резунистам (М. Солонин и А. Гогун) [24], то «Новая газета», публикуя взвешенные материалы о человеческих судьбах, всё равно остриё критики направляет на разоблачение советской власти или современных практик официальной политики памяти.

На фоне политико-экономической турбулентности 2010-х вполне прагматичным было предложить обществу символическую компенсацию –героические образы прошлого. Но произошло это за счёт деградации публичных форм дискуссии. Переизбыток риторического героизма стал очевиден и Президенту: 22 июня 2016 года на встрече с представителями Общероссийского исторического собрания он призвал перестать «бесконечно купаться в своём героизме». К концу десятилетия, вне привязки к 22 июня, всё чаще стала звучать одна из наиболее трагических тем той эпохи – на­цистские преступления. Не знаю, в какой тональности в этом году будет отмечено 80-летие начала войны, но хочется верить, что «округлость даты» будет использована, чтобы инициировать общественный разговор и о жертвах вражеского террора, и о тех, кто претерпевал трудности, испытывая несправедливое отношение со стороны своих. В конечном счёте, умение скорбеть – это то, чему нам всем предстоит научиться.

Примечания:

1. По словам А. Ассман, на фоне сжатия образа будущего происходит расширение «настоящего», а потому и растут численно попытки апеллировать к прошлому (Ассман А. Распалась связь времен? М., 2016).

2. См.: Малинова О.Ю. Актуальное прошлое: символическая политика властвующей элиты и дилеммы российской идентичности. М., 2015.

3. Тесля А.А. Как менялась память о Второй мировой войне // Эксперт. 2020. № 18-20. С. 100-101.

4. Указ Президента Российской Федерации о Дне памяти и скорби // Официальный Интернет-портал правовой информации. URL: http:// pravo.gov.ru/proxy/ips/?docbody=&firstDoc=1&lastDoc=1&nd=102041799

5. Перечитывая вождя // Известия. 1996. 14 июня. С. 5.

6. С войной покончили мы счёты? // Культура. 1997. 26 июня. С. 2.

7. Авторитет Гитлера вне подозрений // Литературная газета. 1997. 26 июня. С. 2.

8. Анфиногенов А. Майские иды — июньский разгром // Литературная газета. 1996. 19 июня. С. 5.

9. «Этот день поднял в народе невиданную силу...» // Правда. 1996. 22 июня. С. 4.

10. Иванов В. Почему вы не застрелились? // Известия. 1998. 20 июня.

11. Обращение в связи с 60-летием начала Великой Отечественной войны // Президент России. 2001. 22 июня http://kremlin.ru/events/ president/transcripts/21271.

12. Ильичёв Г. Великая и кровавая. Россияне считают Великую Отечественную войну не столько героической, сколько трагической // Из­вестия. 2003. 21 июня.

13. Кашурко С. Неоконченная война. До сих пор не захоронены более полумиллиона солдат Великой Отечественной // Известия. 2003. 21 июня.

14. Бызов Л.Г. Консервативный тренд в современном российском обществе — истоки, содержание и перспективы // Общественные науки и современность. 2015. № 4. С. 26-30; Будрайтскис И. Мир, который построил Хантингтон и в котором живём все мы. М., 2019.

15. Гаврилов Ю. У подвигов есть имена // Российская газета. 2013. 24 июня. С. 5.

16. Вручение грамот о присвоении звания «Город воинской славы» // Президент России. 2015. 22 июня. URL: http://kremlin.ru/events/ president/news/49746.

17. Владимир Путин выступил на пленарном заседании Государственной Думы // Президент России. 2016. 22 июня. http://kremlin.ru/ events/president/news/52198

18. В День памяти и скорби Президент посетил главный храм Вооружённых Сил и музейный комплекс «Дорога памяти» // Президент России. 2020. 22 июня. http://kremlin.ru/events/president/news/63543

19. Владыкина Т. Ловушка памяти // Российская газета. 2007. 22 июня. С. 6.

20. Радзиховский Л. Менеджер разгрома // Российская газета. 2009. 23 июня. С. 3.

21. Радзиховский Л. Ровно в четыре часа // Российская газета. 2015. 23 июня. С. 3.

22. Новосёлова Е. Война и миф // РГ. 2014. 20 июня. С. 1, 9; Новосёлова Е. Война: горячий архив // РГ. 2015. 22 июня. С. 1,9.

23. Новосёлова Е. Экскурсию ведёт Сергей Шойгу // РГ. 2018. 22 июня. С. 6.

24. Примерно с середины 2000-х, с нарастающим открытием архивов и выходом в свет новых исследований (А.В. Исаева, к примеру), резунизм постепенно был маргинализирован в интеллектуальной среде, особенно в сообществе военных историков.

Словарик к статье:

Колумнист – автор, единолично ведущий колонку (раздел, рубрику) в каком-либо издании, либо являющийся одним из нескольких постоянных авторов этой колонки.

Коммеморация (коммеморационная практика, коммеморативный) – это сохранение в общественном сознании памяти о значимых событиях прошлого.

Нарратив – самостоятельно созданное повествование о некотором множестве взаимосвязанных событий, представленное читателю или слушателю в виде последовательности слов или образов. Часть значений термина «нарратив» совпадает c общеупотребительными словами «повествование», «рассказ»

Резунисты – приверженцы мнения автора Резуна (Суворова), утверждающего, что СССР вынашивал агрессивные планы и Сталин планировал первым начать войну.

Скорбеть – испытывать скорбь, сильно горевать (обычно по поводу чьей-либо смерти или утраты чего-либо). Помним, любим, скорбим.

Фундированный – обеспеченный; нефундированный необеспеченный.

На сайте «Энциклопедия Козельска» статья публикуется с разрешения автора. Источник: «Умение скорбеть»: 22 июня и ценностный язык российской политики //Воронцово поле. 2021. № 2. С. 32-37.

Подготовка и публикация на "ЭК" С.А. Рябов, 14 июня 2021 г.